над головой…
Мысль прыгала, как блики от воды на прибрежных скалах: проповедник, дикторша, Поберуччи, деньги, Луна. В этой пестрой мозаике для него сейчас главным была встреча с Эдвардом, затем уже два миллиона долларов — гонорары за изданные по всему миру его книги. Как бы эти деньги сейчас пригодились! Эти мысли даже отдаленно не могла угадать его школьная подруга. Она спокойно сидела рядом на диване, рассеянно слушала «Киевские новости». Днем говорила с Мишиными ребятами, чтобы те нашли отнятую «аляску». Заверение было кратким: «Кто унес, тот и принесет».
Утром, на восходе солнца, в калитку постучали. «Миша!» Но опять был не он. Анастасия Карловна с трудом узнала Власика. На Груниного сына жалко было смотреть: лицо синюшное, глаза как у монгола — опухшие, с узкими щелочками. Разговор, видимо, был серьезный. Он держал в руках трехполосную, как российский флаг, дорожую сумка, туго набитую чем-то мягким.
— Здравствуйте! Можно видеть Ивана Григорьевича?
— Зачем он тебе? — Хозяйка сделала вид, что не знает зачем.
— Мы тут ему собрали одежду… Приносим извинение…
Власик говорил на хорошем русском языке, даже приятно было слушать. Несомненно, не раньше как вчера вечером кто-то его усердно воспитывал.
Пострадавший вышел к своему ночному грабителю. Тот его встретил виноватой вымученной улыбкой:
— Здравствуйте, Иван Григорьевич! Извините нас великодушно. Что ж вы не признались, что вы полковник?
Гость был вежлив до неузнаваемости. Когда раздевал, сочно матерился, и самой, пожалуй, безобидной была ругань: «старый козел», «падло», «клоп вонючий».
— Выбирайте, пожалуйста. — Из дорожной сумки он принялся вынимать куртки, и все «аляски», «аляски».
— Которая ваша?
Все они были новые, добротные, две из них с кожаными капюшонами. Своей среди них Иван Григорьевич не обнаружил.
— Моей здесь нет.
— Жаль, — удрученно произнес Власик. Стоя в раздумье, поправил на шее марлевую повязку, на ней была высохшая кровь.
— Берите все, — сказал он.
— Чужое не беру.
Власик изменился в лице, поскучнел. Чуть не плача, стал упрашивать:
— Иван Григорьевич, войдите в мое положение. Вы же врач…
— Сколько вам лет?
— Двадцать пять.
— Да, вам бы еще жить да жить…
Власик это понял как намек.
— Возьмите… Хотя бы одну.
— Верните мою.
Власик заплакал. Никогда еще Иван Григорьевич не видел, как из заплывших опухолью глаз текут слезы. Не верилось, что этот, страшный в своей алчности грабитель, так униженно выпрашивал себе пощаду.
— Вы же врач… Вам жизнь человека…
Чуть ли не пинками выпроводили гостя на улицу, заставили унести с собой «аляски».
Ивана Григорьевича бил озноб — выдержка ему изменила. Когда его грубой силой раздевали, он вел себя спокойней. Тогда он не успел даже испугаться. Сознание испуга пришло потом, и он тогда уверовал, что остался жив один среди ночного города.
— Это ж он еще четверых ограбил! — Иван Григорьевич считал по курткам, которые тот принес на выбор.
— Он снимал только «аляски», — едко заметила Анастасия Карповна. — Для тебя старался.
Что старался, она не ошиблась. Это подтвердил и зашедший вскоре после Власика один из бойцов наружной охраны. Иван Григорьевич узнал в нем того самого афганца, которого чуть не прирезал некий Коська. «Афганец», тщательно выбритый, розовощекий, улыбался наивной простецкой улыбкой, и в его веселых глазах можно было прочесть: ну, как, теперь все в порядке?
— Иду возле вашего двора, дай, думаю, загляну: все ли уладилось?
— Не совсем, — ответила Анастасия Карловна. — «Аляску» принесли да не ту.
— Будет и та, а не будет, он знает, что будет. — Витиеватая речь «афганца» вносила ясность, почему так слезно грабитель упрашивал взять у него любую куртку.
Иван Григорьевич сделал для себя очередное открытие: в этом городе все хотят жить, но трусливо ведут себя грабителя и бандиты. Они и на свободе жили по законам зоны, только вместо «Умри ты сегодня, а я — завтра», будучи жителями Прикордонного, соблюдали заповедь: «Твоя смерть — моя жизнь».
На популярность бандитов работало телевидение. Каждый вечер после «Христианской программы» и «Киевских новостей» шли передачи на криминальные темы. Назывались они скромно: «МВД сообщает». МВД сообщало, сколько за прошедшие сутки убито граждан, сколько найдено неопознанных трупов, сколько раненых поступило в больницу, сколько умерло на операционном столе, семью какого бизнесмена вырезано, какие ценности выкрали. Такая информация усиливала страхи и подогревала зависть: кого-то зарезали, а я вот — живу. Жизнь, полная страхов, приучала к мысли, что в этом городе естественной смертью не умирают.
На склоне лет профессор Коваль повышал свое, упущенное в молодости, образование. Он только сейчас начинал понимать, что коренные жители Прикордонного во взглядах на жизнь обладают философским складом ума: когда кто-то умирает, он кому-то уступает свое место под солнцем. Но никому из них не приходило в голову, что держава тоже может умереть и какой-то державе освободит место под солнцем.
Он вспомнил, как однажды только что избранный президент посетил Пентагон. На заседании комитета по ведению психологической войны президент произнес:
— Смерть империи зла — это вечное процветание Америки.
Ему аплодировали. Усерднее других аплодировал майор Смит. На него даже президент обратил внимание, одобрительно кивал, обнажая фарфоровые зубы.
Сутки спустя стенограмма речи президента была в Москве. К стенограмме было приложено письмо полковника Коваля. Разведчик предупреждал, что Соединенные Штаты на развале Союза не остановятся.
Глава 27
Из областного центра прибежал «москвич». Но за рулем был не Миша, а его товарищ Саша Дубогрыз, пиротехник, бывший военпред патронного завода.
Три года назад капитана Дубогрыза уволили из армии по сокращению, до минимальной пенсии ему оставалось десять лет. В новых условиях — с тех пор как завод стал закрытым акционерным обществом — военпреды уже не требовались. За них их обязанности выполняли сами покупатели: недосмотрел, купил брак — сам виноват, рынок есть рынок. И все равно продукцию патронного, даже бракованную, брали нарасхват. В некоторых случаях, чтоб не терять марку, патронники признавались, что боезаряды попадаются с дефектом, в ответ нетерпеливые (среди них почему-то было большинство грузин) с гортанным криком чуть ли не возмущались:
— Какой дэфэкт? Война всэ спысывает.
А прикордонцы — им-то что — им нужны деньги, а какие они — грузинские, чеченские, хорватские — неважно.
Капитан Дубогрыз не очутился на обочине. Он создал фирму по производству детских игрушек: в одном цеху изготавливают детские автоматы (по размерам и внешнему виду точь-в-точь автомат Калашникова), в другом — ремонтируют стрелковое оружие, включая гранатометы. Заказчиков полно. Фирма процветает. Но капитану приходится выполнять и различные общественные поручения, в том числе и деликатного свойства. Обладая внушительным телосложением и конечно же завидной силой, он обычно, как здесь говорят,